Лингвистика, закон и «понятия». О лингвистических проблемах юстиции и общества

Винников Алексей Вениаминович кандидат технических наук директор, ООО "Открытый мир" Vinnikov Aleksei Veniaminovich PhD in Technical Science director at Open World Company office@otkrmir.ru Другие публикации этого автора

Отечественная и зарубежная юридическая практика часто с удивлением обнаруживает себя в заложниках у лингвистики. Это объясняется недооценкой практической юстицией ее объективной включенности в среду мировой и локальной лингвосферы. Одно из объяснений такого явления состоит в том, что лингвистические проблемы юстиции имеют отношение к этнокриминологии и поэтому чрезвычайно латентны. В литературе есть упоминание об этнологической экспедиции 30-х годов в один из горных районов СССР, имевшей целью установить взаимосвязь языков, развития и культуры горных народов. Отчет о результатах экспедиции сразу засекретили, а об ее участниках больше ничего не было слышно.

Отождествление членов триады «действительность — мышление — язык» имеет длительную традицию (Гумбольдт, Потебня, Хайдеггер). Для человека мир его родного языка – это «дом бытия», «самое интимное лоно культуры» (Хайдеггер). Это естественная психологическая «среда обитания» человека, тот образный и мыслительный «воздух», которым дышит, в котором живет его сознание. Например, в местах заключения существует целая языковая система (своя политика), которая регулирует отношения между заключёнными ^[1]. Повседневная реальность убеждает в решающем значении языка не только для индивида, применительно к которому язык часто определяется как сама жизнь, но и для целых этно-государственных образований. Актуальный пример: при нарастающих центробежных тенденциях в Королевстве Испания к отделению от собственно Испании (Мадрида) сегодня активно и официально стремятся те провинции, в которых сильны национальные языки: Баскония, Балеарские острова, Каталония и Галисия; в Великобритании аналогичная позиция у Шотландии, в Канаде – у франкофонов Квебека, в Бельгии – у фламандцев Фландрии и т.п.

Язык – важнейший компонент лингвосферы (по Д.Долби). Она, в свою очередь, является компонентом логосферы - совокупности материальных и нематериальных плодов человеческой цивилизации (по Т. де Шардену). Описывать языковую среду современной юстиции удобно при помощи понятия лингвосферы - «коммуникационной мантии, развернутой над нашей планетой» ^[2]. Все письменные и бесписьменные языки образуют органический континуум - глобальную среду человеческих коммуникаций и обращения идей. При этом непрерывность коммуникации между контактирующими языковыми общностями всегда обеспечивалась теми, кто говорит более чем на одном языке, теми, чей мозг пытался сгладить различия между позициями и выражениями, обусловленные разноязычностью общин. Поскольку обеспечение права граждан на национальный язык судопроизводства соблюдается во всех демократических странах, упомянутый выше принцип «сглаживания» разноязычия приобретает для правосудия глобальный характер, а лингвистика и юриспруденция оказываются в органической связи, причем методологически лингвистика даже может выступить в роли инструмента криминологии.

Взаимодействие юстиции с криминальной лингвосферой происходит в плоскости полицейского и судебного перевода (на предварительном и судебном следствии в уголовном процессе) – относительно национальных языков этнических групп - и в области тайных языков преступности, изобретенных ей специально для противостояния закону. Наконец, лингвистика интересует криминологию в той особой социальной ситуации, когда тайный блатной язык становится повседневным, а общество переходит к жизни «по понятиям». Все виды лингвокриминалистического контакта причудливо переплетены, как следует из дальнейшего исследования. Их объединяет то, что они протекают в условиях острого конфликта субъектов соответствующего языка – общепринятого или тайноречия – с органами правосудия, с властью или с остальным обществом.

Методологически лингвистические проблемы юстиции можно рассматривать через призму судебного перевода и конфликтологии. Это позволяет, в частности, опровергнуть точку зрения о том, что: «Использование языков иных народов в функции "тайных языков" в том полиэтничном языковом континууме, где в функции языка межэтнического общения выступает русский язык, не наблюдается и во всяком случае не является типичной ситуацией» ^[3].

Рассмотрим, прежде всего, самые насущные организационные вопросы полицейской и судебной практики, связанные непосредственно с переводом.

У российских специалистов нет единства мнений о том, что такое полицейский и официальный перевод, как его организовывать, какие требования к нему предъявлять, кто может быть переводчиком. Подражатели Запада (в число которых попали и некоторые члены Госдумы!) требуют, с целью «защиты государственных интересов и прав человека, повышения качества перевода и экономии средств федерального бюджета», учреждения особого института присяжных переводчиков – как правило, дипломированных специалистов, – которые аттестуются и лицензируются уполномоченными государственными органами или состоят в профессиональных саморегулируемых организациях (СРО), готовить их в государственных ВУЗах и финансировать подразделения переводчиков в структуре МВД за счет федерального бюджета. Однако нам не удалось найти серьезных аргументов в подтверждение этой точки зрения.

Автором ^[4], показано следующее:

1) В зависимости от цели применения судебно-полицейский перевод разделяется на два вида:

а) перевод как средство добычи доказательств (далее также – вид А, перевод А).

б) перевод как средство обеспечения конституционного права гражданина знать, в чем его обвиняют (далее также – вид Б, перевод Б); нормы права, регламентирующие оформление письменного перевода вида Б, отсутствуют;

Разница между этими видами принципиальна, ее не учет может даже привести к неправосудным решениям судов и освобождению подсудимых.

2) письменный перевод вида Б процессуального документа, написанного на русском языке, не считается процессуальным документом, так как прямого указания закона на процессуальную форму письменного перевода Б нет;

3) письменный перевод Б процессуального документа, написанного на русском языке, не имеет юридической силы. Письменный перевод Б сам процессуальным документом не является, установленный порядок его оформления отсутствует, значит, юридической силы у рассматриваемого акта нет;

4) субъектами договоров о возмездном оказании переводческих услуг должны выступать три лица: судебно-переводческая организация, оказывающая услуги, плательщик или заказчик услуг – учреждение, управляющее правоохранительными органами, и потребитель услуг – процессуальное лицо, которое выносит постановление или определение о привлечении переводчика (следователь, судья или дознаватель);

6) целью перевода Б является только соблюдение прав человека, а предметом конкурсов и тендеров, согласно диспозиции Закона от 21 июля 2005 г. № 94-ФЗ или иных актов, регламентирующих государственную контрактацию, выступает заключение договоров для удовлетворения государственных и муниципальных нужд; поэтому производство государственных конкурсов и тендеров с целью оказания возмездных услуг по переводу Б недопустимо;

7) в уголовной практике России наиболее востребованы не иностранные, а иные языки (народов России и СНГ), переводчиков которых не готовит система образования РФ; чаще всего возникает потребность в переводчиках многочисленных дагестанских языков, цыганских диалектов, чеченского, ингушского, армянского, грузинского, таджикского, кыргызского, узбекского, персидского и молдавского языков; судьи, дознаватели и следователи не могут проверить компетенцию переводчиков, поскольку сами не владеют соответствующим языком, а переводчики не могут иметь документов об образовании, подтверждающем их квалификацию;

8) представляется целесообразным сосредоточить предоставление услуг судебного и полицейского перевода в специализированных негосударственных судебно-переводческих организациях, которые располагают необходимым персоналом, специальными знаниями и навыками, опытом и авторитетом, могут обеспечить своевременное прибытие переводчика в место проведения процессуальных действий и гарантировать соответствие квалификации переводчика установленному стандарту;

9) в подтверждение правоспособности судебно-переводческой организации, рекомендуется аккредитовать ее при соответствующем органе юстиции – потребителе услуг перевода, а в подтверждение правомочности переводчика СПО должна выдавать ему собственное удостоверение для предъявления по месту требования;

10) плательщики по договорам с судебно-переводческими организациями – государственные органы дознания и следствия – не имеют право требовать от СПО предоставления им конфиденциальной информации – персональных данных физических лиц - переводчиков, трудовых договоров с ними и т.п.

Эти рекомендации могут способствовать решению некоторых, но не всех проблем судебно-полицейского перевода. Остается еще, по меньшей мере, установить, каков же стандартный предел компетенции переводчика, как и где их следует готовить.

Совершенно необходимым является исследование зарубежного опыта и его сопоставление с российскими реалиями, которое позволит дать объективную оценку предложений и ответить на иные насущные вопросы, например, о целесообразности государственной сертификации полицейских переводчиков и о том, до какой степени зарубежный опыт может служить для нас образцом. Обращение к зарубежному опыту и теории имеет резон еще и потому, что сегодня, в эпоху глобализации, объективные условия проявления тех или иных социальных и экономических феноменов и сами их явления имеют много общего. Например, кризисные явления в Европе сближают уровень жизни европейцев и россиян. Тенденции к полному обеспечению прав человека сближают уголовно-процессуальные законы различных стран по духу и букве.

Выводы из исследования зарубежного опыта свидетельствуют о том, что не все так плохо в этом отношении в нашем богоспасаемом отечестве и что, будь реализованы упомянутый выше призывы о бездумном копировании этого опыта на территории РФ, мы бы неизбежно почувствовали удар тех же граблей, которые уже прошлись по лбам наших иностранных коллег.

Криминальная лингвосфера и переводчики

В целях моделирования лингвистической среды судебного и полицейского перевода можно использовать упомянутое выше понятие лингвосферы. В ходе исторического развития лингвосфера прошла путь от «закрытого множества» культурных общностей до современного подвижного мультикультурного «открытого множества», характеризующегося взаимным проникновением языков и культур в результате интенсивной миграции и развития глобальных средств коммуникации. В структуре лингвосферы есть «фундаментальные» и «артериальные» языки, на которых говорят соответственно больше одного миллиона и больше десяти миллионов человек, причем среди последних 14 «гео-артериальных» языков, на каждом из которых говорят более 100 млн. человек. Самые распространенные языки – китайский и английский. Вместе с тем, 90% из 7000 существующих на сегодняшний день языков ограничены малыми этносами. Языки с распространением до 500000 человек называют «первичными»

Лингвосфера крайне неоднородна в линейном измерении, то есть географически: ее структура почти гомогенна, например, на просторах Китая, и пестра на территории Африки ^[5].

Институт судебно-полицейского перевода можно считать средством искусственного выравнивания неоднородности лингвосферы с целью осуществления правосудия. Правосудие интересует криминализированная часть линговосферы, т.е. языки девиантных этнических групп. В качестве примера локальной характеристики криминальной лингвосферы можно привести данные учетов частот обращений по языкам в Бюро переводов при районном суде Южного района Нью-Йорка за период с 1 июня 2001г. по 20 апреля 2011г. Всего зарегистрировано 61566 обращений за 65 языками и диалектами. Среди них число обращений за языками: испанским – 49052; китайским – 5537; русским – 1383; арабским – 1191; корейским – 595. Языки французский, урду, пенджаби, иврит, пушту, албанский, сомалийский, бенгальский, португальский, турецкий, немецкий требовались от 450 до 100 раз. Языки итальянский, греческий, японский, вьетнамский, индонезийский, персидский, украинский, литовский, тайский и ряд других использовались от 100 до 1 раза. В среднем нью-йоркская организация оказывает услуги устного и письменного судебного перевода 470 раз в месяц на 18 языках ^[6]. В этой статистике количество наименований «первичных» языков малых народов значительно больше, чем «фундаментальных» и «артериальных» языков.

Группа канадских специалистов ^[7] отмечает, что спрос на языки полицейского перевода является волнообразным. Например, ранее пользовался большим спросом тамильский язык. Воевали между собой две большие этнические устойчивые криминальные группировки. Затем преобладал спрос на пенджабский язык и урду, а также вьетнамский и румынский. Некоторые языки почти не требуются в определенный период, а затем спрос резко возрастает. Так было в Канаде с немецким и венгерским, армянским и албанским языками. Наблюдается падение спроса на переводчиков арабского, испанского и итальянского языков. Сегодня они также нужны, но значительно меньше. Структурную неустойчивость спроса на языки перевода подтверждает опыт автора 2003-2011г.г. по обслуживанию 90% всей потребности в переводах для правоохранительных органов, в основном, Ростовской области и Северного Кавказа (Табл.1.1). Лица, ходатайствующие о предоставлении им переводчика (фигуранты по уголовным делам) - по преимуществу граждане России не титульной национальности или граждане стран СНГ и ближнего зарубежья. Структура наименований и частота применения языков судебного перевода отражает национальный состав страны и протекающие в ней миграционные процессы, а в криминологическом смысле - этническую сторону преступности, и миграционную политику государства. Сравнение мировой практики судебного перевода с эмпирическими данными о судебном переводе в России доказывают единство характерных признаков криминальной лингвосферы.

Таблица 1.1.Частотные характеристики спроса на языки судебного перевода.

Часть языковой структуры перевода для правоохранительных органов находится в динамике, отражающей изменчивость миграционных процессов и миграционной политики в Российской Федерации. Это видно на примере разнонаправленности наблюдаемого изменения во времени частотности обращений к специализированной организации за китайским и кыргызским и узбекским и таджикским переводом. Например, наблюдаемое уменьшение частот обращений за языками персидским (фарси) и дари отражает не этнокриминологическую динамику, а обусловленное внешнеполитическими обстоятельствами простое снижение количества обращений граждан Афганистана в органы Федеральной миграционной службы по вопросу предоставления им статуса беженцев вследствие ужесточения в этом отношении миграционной политики российского государства. По неизвестным причинам в последнее время уменьшилось число обращений за цыганским языком перевода ^[8].

Такая неустойчивость не позволяет прогнозировать потребность в полицейских переводчиках для их подготовки. Есть и постоянная часть российской криминальной лингвосферы. В нашем случае это языки армянский, азербайджанский, грузинский, ингушский, чеченский и некоторые дагестанские. Как нам представляется, относительное постоянство потребности в этих языках отражает тот факт, что персональный состав этнических преступников – не внешние мигранты типа «гастарбайтеров», а внутренние мигранты – российские граждане или даже коренные жители России соответствующих национальностей. При этом структура запросов на судебный перевод отражает специализацию криминально-девиантного поведения соответствующей этнической группы.

Одно из первых упоминаний о судебных переводчиках содержит Уголовно-процессуальный закон Королевства Испания 1882г.: Переводчики выбираются из учителей языка или из любых лиц, понимающих язык. Похожее положение вошло в современный УПК Испании: переводчиком может быть любое лицо, знающее язык, предварительно принявшее на себя обязательство об ответственности за заведомо неправильный перевод.

Испанский присяжный судебный переводчик Фернандо Гаскóн (псевдоним «Присяжный гасконец») отмечает, что в стране существует саморегулируемая организация «ASETRAD» – Испанская ассоциация письменных переводчиков, корректоров и устных переводчиков,- и комиссия при Министерстве иностранных дел, присваивающие желающим звание присяжных переводчиков. Однако спроса на таких переводчиков почти нет ^[9].

Ана Арривас Абеледо, исследуя судебный и полицейский перевод в Барселоне, не обнаружила среди переводчиков около 110 ежедневно проходящих с их участием судебных заседаний во Дворце Юстиции Каталонии ни одного испанца. Наибольшим спросом там пользуются языки: румынский, урду и арабский. Европейские языки требуются редко, кроме диалектов французского и английского, на которых часто говорят коренные жители бывших африканских колоний. Встречаются грузинский, русский, армянский, литовский, сербо-хорватский, боснийский и нидерландский языки, иногда - редкие и экзотические языки: волоф, мандинго, суахили, пенджаби, берберский, и т.д. Любой переводчик приносит перед началом судебного заседания присягу о верности перевода ^[10].

В США судебные переводчики официально делятся на категории:

а) сертифицированные – переводчики испанского языка, языка навахо (местных индейцев) и креольского гаитянского языков, прошедшие сертификационный экзамен в Административном офисе Федерального Суда США по утвержденным государственным программам сертификации письменного и устного перевода.

б) профессионально квалифицированные - переводчики иных языков, имеющие опыт работы на конференциях и сдавшие экзамен устного перевода или состоящие в специализированной организации переводчиков типа СРО, прошедшие 50-часовой курс юридической подготовки и представившие рекомендации трех переводчиков того же языка.

в) владеющими языком признают лиц, продемонстрировавших суду способность успешно переводить с/на иной язык.

В случае необходимости привлечения в процесс переводчика редкого языка, Руководство по судебной политике США, том 5, §420.40, разрешает судам обращаться к услугам переводческих агентств. Перед началом судебных заседаний переводчик дает обязательство под присягой о правильном переводе ^[11]. Обязательность присяги переводчика перед началом процесса лишает смысла существование так называемых «присяжных переводчиков». Предпочтение присяги подписке об ответственности за заведомо ложный перевод не выдерживает критики: присяга подразумевает религиозную и гражданскую составляющую (см., например, Леонтьева О.Г. О проблеме получения личных доказательств при разбирательстве гражданских дел в России, Англии и США. //"Законодательство", №12, 2010 год, стр. 70-72), которых могут быть лишены переводчики – «носители языка», например, не граждане РФ и вдобавок, мусульманского вероисповедания. Собственно термин «присяжный переводчик» происходит из Германии. Здесь, несмотря на богатую историю судебного перевода – свыше 60 лет - до сих пор нет единого закона о нем на федеральном уровне. Разрозненные нормативные акты существуют только в некоторых федеральных землях ФРГ. Судебные и полицейские переводчики в разных федеральных землях называются присяжными, общественными, уполномоченными и т.д.

Они принимают на себя обязательство сохранения конфиденциальности и должны соответствовать установленным квалификационным требованиям.

В Баварии принят Закон о переводчиках, предусматривающий их публичное привлечение в процесс и поголовное приведение к присяге. Переводчики для полицейских, судебных и официальных нужд сдают экзамен – государственный или приравненный к нему, - присягают и дают обязательство о неразглашении ставшей известной им конфиденциальной информации ^[12].

§ 1 (1) Саксонского закона о переводчиках от 16 июня 1994г. гласит: в земле Саксония судебные переводчики устные и письменные – приносят присягу. Предпосылки приведения к присяге – личная надежность и профессиональная пригодность, полученная в результате профессиональной подготовки и подтвержденная дипломом или государственным экзаменом. Экзамены присяжных и судебных переводчиков принимаются в девяти федеральных землях ФРГ, причем в земле Гессен – по 31 языку и по редким языкам и диалектам. В числе языков – амхарский, вьетнамский, фарси, индонезийский, турецкий, русский, монгольский, боснийский, тайский и др.

В то же время, профессия устного и письменного переводчика в ФРГ не лицензируется. Поэтому дилетанты, владеющие иностранными языками, также могут привлекаться судами и полицией к работе в качестве переводчиков ^[13].

Перевод при полицейских допросах понимается как составная часть институционализированной коммуникации. Председатель объединения присяжных переводчиков г. Лейпциг (ФРГ) Ирина Истомина печально констатирует, что еще в в 1999г. в Германии из 2.263.140 правонарушений 26,6% (601221) было совершено не-немцами. Она указывает на