Стеклянное пресс-папье в системе символов «1984»: фальсификация истории, контроль сознания и утрата человечности

Сун Сюеин ORCID: 0000-0003-0131-3802 аспирант; Школа искусств; Пекинский университет 100871, Китай, Пекин, ул. Летнего Дворца, д. 5, Пекинский университет, Красный корпус 6 Song Xueying Postgraduate Student; School of Art; Peking University 5, Summer Palace St., Beijing, 100871, China, Peking University, Red Building 6 ZSSL101@outlook.com

Чан Юйкай ORCID: 0009-0007-1086-918X кандидат филологических наук постдокторант; факультет русского языка; Пекинский университет 100871, КНР, г. Пекин, район Хайдянь, ул. Ихэюаньлу, д. 5, Пекинский университет, корпус факультета иностранных языков Chang Yukai PhD in Philology Postdoctoral fellow; Faculty of Russian Language; Peking University 5 Iheyuanlu St., Beijing University, Building of the Faculty of Foreign Languages, Beijing, 100871, China, Haidian District, Beijing chang.yukai2015@yandex.ru

Британский писатель Джордж Оруэлл (George Orwell), названный «холодной совестью поколения» за едкую сатиру и философскую глубину политических аллегорий, создал один из ключевых антиутопических текстов XX века — роман «1984». Это произведение раскрывает механизмы тоталитарного подавления, причем рефлексия о роли технологий в укреплении авторитаризма сохраняет особую актуальность для современности. В нарративе романа Орвелл использует систему символов для передачи тем сопротивления и надежды, среди которых центральное место занимает коралловый пресс-папье — на первый взгляд маргинальный объект, но несущий глубинные смыслы, которые определяют актуальность данного исследования.

В последнее время анализ «1984» преимущественно фокусируется на макропроблематике: исследования языка как инструмента идеологии для формирования эмоциональной идентичности и государственных нарративов ^{[1, с. 1-10]}; анализ тоталитарного дискурса, систематически деформирующего концепт свободы через языковое насилие ^{[2, с. 786-791]}; интертекстуальные сопоставления с произведениями Ф. Кафки для выявления общих тем, сформированных военным контекстом [3. с. 237-241] и т.п. При этом лакуной остаётся анализ конкретных символических объектов. Настоящее исследование предлагает новаторский подход через призму «стеклянного пресс-папье» как ключевого образа, что определяет его научную новизну.

Основной целью данной работы является комплексный анализ символической функции стеклянного пресс-папье в романе Джорджа Оруэлла «1984» как ключевого элемента, раскрывающего механизмы тоталитарного контроля над историей, памятью и человечностью. В фокусе исследования — деконструкция многогранной роли этого артефакта в нарративе, который служит не только материальным воплощением утраченного прошлого, но и метафорой сопротивления индивидуума систематизированному насилию идеологии «Ангсоца».

В романе создаётся тоталитарное государство «Океания» (Oceania), где повсеместно действует «мыслеполиция» (Thought Police). Главный герой Уинстон (Winston), член Внешней партии «Ангсоца» (Ingsoc), работает в «Министерстве правды» (Minitrue), в Отделе записей. Его обязанность — «корректировать» документы, отправляя прежний «абсурд» в «дыры забвения» (Memory holes) для уничтожения, что по сути является фальсификацией истории, переписыванием фактов и созданием «псевдофактов», или, как резюмирует автор, «заменой одной бессмыслицы другой». Уинстон — один из немногих в «Океании», сохранивших независимость суждений. Через описание его попыток найти подтверждение реальности в личных воспоминаниях, а также через историю сопротивления Уинстона и его возлюбленной Джулии (Julia) режиму «Ангсоца», Оруэлл передаёт ужас тоталитарного общества. При этом образ стеклянного пресс-папье (Glass Paperweight) становится лучом света, противостоящим мраку и удушью системы. Его мягкая и тёплая текстура даёт утешение, символизируя запретную любовь героев и осколки сохранившейся человечности в «Океании». Статус «неуничтоженного артефакта прошлого» делает пресс-папье ответом на личные воспоминания Уинстона и духовной опорой, побуждающей его к противостоянию «Старшему Брату».

Роман «1984» раскрывает опасности тоталитаризма, предупреждая человечество об угрозе, причём Оруэлл особо акцентирует риск усиления авторитаризма через технологический прогресс в современном обществе. Наиболее ярким инструментом контроля в «Океании» становится тотальная слежка за членами «Ангсоца» и населением. Под властью партии жизнь людей подобна кораллам и пузырькам в «прозрачном, дождевидном» стеклянном пресс-папье ^{[4, с. 99]}, лишённым укрытий от посторонних глаз. Технологии слежки в романе представлены в устрашающем изобилии: с первой страницы читатель сталкивается с вездесущими «телеэкранами» — в офисах, столовых для партчиновников, на площадях, улицах ^{[4, с. 4]}. Даже «последнее убежище» — комната мистера Чаррингтона — скрывает телеэкран за картиной, а в сцене суда представитель Внутренней партии с гордостью заявляет, что в «Золотой стране», где установка телеэкранов невозможна, действуют подслушивающие устройства «Ангсоца». Ничто не ускользает от взора «Старшего Брата»: жители «Океании», как кораллы в пресс-папье, лишены приватности, полностью обнажены перед властью.

Стеклянное пресс-папье, будучи «реликвией прошлой эпохи» ^{[4, с. 99]}, представляет собой традиционный артефакт с эстетической функцией, образуя полярную противоположность продуктам технологической цивилизации — «телеэкранам» и «подслушивающим устройствам». Этот контраст воплощает не только экспансию современных промышленных технологий, вытесняющих традиционное художественное мастерство, но и доминирование утилитаризма и прагматизма модерна над бескорыстной эстетикой прошлого. Количественная диспропорция — вездесущие «телеэкраны» против единственного уцелевшего «артефакта» — создаёт резкую антитезу силы и слабости, зеркально отражая противостояние всемогущего «Ангсоца» с его армией мыслеполицейских и одинокого бунтаря Уинстона, бросающего вызов «Старшему Брату».

Хрупкая красота стеклянного пресс-папье и его окончательное разрушение становятся зеркальным отражением судьбы Уинстона, который, смело ища любовь и историческую правду под гнётом системы, в итоге был сломлен тоталитаризмом. Их объединяет не только идентичность статуса, но и общая беспомощность перед лицом режима. Статус «последнего уцелевшего артефакта», присвоенный пресс-папье Оруэллом, наделяет его функцией, аналогичной «дырам забвения» и «Министерству правды» — демонстрации фальсификации истории и конструирования нарративов для легитимации власти. Будучи малым материальным объектом, пресс-папье материализует абстрактную монументальность «Министерства правды», а его повседневная обыденность усиливает эмпатию читателя к символизируемым идеям, углубляя подсознательный ужас перед тоталитаризмом. Мягкость и прозрачность стекла метафорически отражают двойственность существования членов «Ангсоца»: физическое выживание и ментальное состояние, служащее двум инструментам укрепления власти. Разрушение артефакта и уничтожение его осколков мыслеполицией символизируют механизм устранения инакомыслия и подавления бунтарского потенциала в системе «Старшего Брата».

Стеклянное пресс-папье, «невзначай» упоминаемое Оруэллом, кажется незначительным элементом декора, но фактически связано с развитием сюжета и предвосхищает в третьей части романа судьбу Уинстона, неся в себе антитоталитарный посыл автора. Однако в существующих исследованиях этот объект почти не изучен.

Анализ «1984» традиционно начинается и завершается в рамках политико-литературной интерпретации. За 70 лет после публикации романа большинство критиков сосредотачивались на его политической составляющей — отражении взглядов автора, эпохи и современных социально-политических проблем. Многие исследователи рассматривали произведение в контексте предыдущих работ Оруэлла и жанра антиутопии, некоторые — через призму физического и психического состояния писателя во время создания текста. Однако акцент на символической риторике Оруэлла, его мастерстве вплетения и развития символов в нарратив, позволит полнее объяснить архитектонику романа, эволюцию психологии протагониста и политико-управленческие метафоры, актуальные для реального мира.

За шесть десятилетий исследования в основном развивались в русле политической науки, лингвистики, экзистенциализма и феминизма: Лингвистический подход: анализ языковой философии автора и стратегий власти через призму «новояза». Ключевые работы: Джон Уэсли Янг. «Тоталитарный язык: новояз Оруэлла и его нацистско-коммунистические предшественники» ^[5]. Уильям Луц. «За пределами “1984”: Стратегии двойного языка в пост-оруэлловскую эпоху» ^[6]. Бахтияр Сабир Хама: критика манипуляций языком власти для подавления мышления. Политологический анализ: изучение механизмов тоталитаризма, разрушения человечности и сопротивления системе. Данное направление остаётся наиболее разработанным.

В новом тысячелетии политические интерпретации романа вышли за рамки поверхностного идеологизма, сосредоточившись на глубинных проблемах тоталитаризма. Исследования всё чаще сочетают теории власти Ханны Арендт (Hannah Arendt, 1906–1975) и Мишеля Фуко (Michel Foucault, 1926–1984) с экзистенциальным анализом разрушения добродетелей, цивилизации и морали. Тони Джексон (Tony E. Jackson), синтезируя концепции «паноптикума» Фуко и психоаналитическую парадигму Жака Лакана (Jacques Lacan), исследует, как «Ангсоц» контролирует сознание через манипуляцию языком, превращая граждан в саморегулирующиеся сущности ^[7]. Сайед Раза (Syed Raza) и Абдул Аван (Abdul Awan) подчёркивают прозорливость Оруэлла в анализе социально-политических механизмов, акцентируя его предупреждения об опасности манипуляции человеческой природой ^{[8, с. 21-37]}.

Культурно-критическая рефлексия о современных политических реалиях через призму романа остаётся ключевым направлением. Каноническими стали работы Ирвинга Хау (Irving Howe) «1984—Utopia Reversed» ^{[9, с. 560-568]}, Марка Шорера (Mark Schorer) «An Indignant and Prophetic Novel» ^{[10, с. 16]}, Джона Стрейчи (John Strachey) «The Strangled Cry» ^{[11, с. 25-32]} и Лайонела Триллинга (Lionel Trilling) «Orwell and the Future» ^{[12, с. 81-83]}.

Психоаналитические интерпретации, как у Джеральда Фидерера (Gerald Fiderer) ^{[13, с. 3-21]}, Фареса Али и Ананда Убале (Fares Mohammed S. Ali, Anand Ubale) ^[14], исследуют садомазохистские паттерны персонажей, связывая их с проблемами социального управления и коллективной психологии. Роберт Реш (Robert Resch) через критику ностальгирующего среднего класса «Океании» в лице Уинстона предлагает рефлексию о роли буржуазии в реальном мире ^[15].

Разрушение человеческой природы и нравственных устоев методами тоталитарного контроля по типу "Ангсоц"

Партия «Ангсоц» последовательно внедряла ряд новых этических норм с целью разрушения традиционных нравственных устоев, например, утверждая этическую концепцию «любви к Большому Брату» вместо «любви к родителям», и осуществляла непрерывный мониторинг соблюдения этих новых этических норм через различные каналы надзора. Подобно тому, как полиция мыслей разбивает стеклянное пресс-папье, «Ангсоц» путем уничтожения существовавших ранее ценностных норм и системы морально-этических установлений, формулирует новые правила игры, вынуждая людей жить в непривычном, отличном от прежнего обществе. Ощущение чуждости заставляет людей, живших в прежнюю эпоху, осторожно приспосабливаться к новым условиям, забывая о прошлом.

«Разрушение старого» не только лишает молодое поколение исторической памяти, но и одновременно отрицает человеческую природу и морально-этические нормы, сформировавшиеся в прежнем обществе. Создатели новых правил обладают абсолютным правом их толкования. Методы «Ангсоц» по разрушению старого и утверждению нового не только лишают «старых людей» чувства стабильности, но и в определенной степени обеспечивают устойчивость власти, концентрируя ее в одних руках.

Конкретные проявления этого процесса включают: деконструкцию семьи как наименьшей единицы социального объединения, разрушение кровных связей, искоренение эмпатии, сострадания и эротического удовольствия как присущих животной природе инстинктов. Все чувства заменяются любовью к «Большому Брату» и ненавистью к «предателям родины».

«Стеклянное пресс-папье» и уничтоженный инстинкт человеческой эмпатии

Как исторический реликт «прошлой эпохи», стеклянное пресс-папье, с одной стороны, воплощает уничтоженные «Ангсоцем» артефакты и ценностные нормы прежнего мира, а с другой — символизирует сохранившиеся в «Океании» остатки неуничтоженной человечности и эстетического чувства. Под властью «Ангсоца» «партийность» и «человечность» становятся антагонистами, причём последняя лишена пространства для существования: члены партии, обладая физической силой, лишены эмоциональных колебаний и врождённых чувств. Лишь редкие «носители человечности» вроде Уинстона испытывают мгновенные порывы сострадания, что предопределяет их гибель — подобно разбитому пресс-папье.

Артефакт, «наполненный духом прошлого» (it seemed to possess of belonging to an age quite different from the present one), с его «мягкостью, подобной дождевой воде» (The soft, rain-watery glass) ^{[4, с. 99]}, контрастирует с жёстким, жестоким обществом «Океании», где царит взаимная подозрительность. В начале романа Уинстон описывает кинопоказ: вертолёт сбрасывает бомбы на спасательную шлюпку с детьми, а мать, прикрывающая их своим телом, гибнет вместе с ними. Члены «Ангсоца» встречают сцену «аплодисментами», тогда как женщина из пролетарской зоны «внезапно закричала, что нельзя показывать такое при детях, пока её не выдворила полиция» ^{[4, с. 10]}. Орвелл прямо отождествляет тоталитаризм с отсутствием сострадания: лишённые самостоятельного мышления «ангсоцовцы» утрачивают милосердие, эмпатию и способность к сопереживанию, заменяя их холодной отстранённостью.

Как заявляет О’Брайен: «В нашем мире нет чувств, кроме страха, ярости, торжества и самоуничижения. Всё остальное подлежит уничтожению» ^{[4, с. 280]}. Уинстон называет реакцию женщины «типично пролетарской» (typical prole reaction) ^{[4, с. 11]}, подчёркивая авторскую симпатию к пролетариату — носителям сострадания, «мягкому свету во тьме», сохранившим остатки человечности ^{[4, с. 274]}.

Примечательно, что Оруэлл не возлагает надежд на детей «Океании»: выращенные в идеологии ненависти, новое поколение жестоко, кровожадно, обожает казни и аплодирует кинематографическому насилию. Такое изображение отражает авторскую убеждённость: люди, выросшие под гнётом дегуманизирующего режима «Ангсоца», превзойдут в бесчувственности даже нынешних партийцев. Уничтожение естественной эмпатии — чисто политический инструмент, столь же противоестественный, как стирание исторических артефактов вроде пресс-папье. Коралл внутри артефакта — «розоватый, причудливой формы, напоминающий розу или актинию... прекрасный объект» (there was a strange, pink, convoluted object that recalled a rose or a sea anemone) ^{[4, с. 95]} — своей эстетической завершённостью противостоит утилитарному миру «телеэкранов», символизируя «человечность», антагонистичную «партийности».

Однако коралл, будучи мёртвым скелетом полипов, воплощает двойственность сохранившейся в «Океании» человечности: хрупкость, остатки чувств, обречённые на поглощение идеологией; пустота, партийцы, сохранившие физическую оболочку, но утратившие сущность человека — мыслящих и чувствующих существ.

«Ангсоц»: фальсификация исторического нарратива и идеологическая дисциплина в тоталитарном режиме

После захвата власти в "Океании" партии "Ангсоц" требовалось срочно установить легитимность своего правления, что выразилось в реализации партийного лозунга: "Кто контролирует прошлое, контролирует будущее; кто контролирует настоящее, контролирует прошлое" ('Who controls the past,' ran the Party slogan, 'controls the future: who controls the present controls the past.')^{[4, с. 37.]}. Это достигалось путем строгого мониторинга для выявления всего связанного с "прошлой эпохой", беспощадного уничтожения исторических свидетельств и документов, лишения личных воспоминаний и устранения сравнительных ориентиров при переписывании истории. "Старший Брат", демонстрируя понимание "текстуальной природы истории", создал многоуровневую систему легитимации власти через учреждение "Министерства правды", уничтожение исторической правды, фальсификацию текстов, идеологическую дисциплинаризацию и физическое устранение носителей памяти. Стеклянное пресс-папье как конкретный материальный объект служит одновременно подтверждением личных воспоминаний Уинстона и материальным воплощением абстрактного механизма "Министерства правды".

"Стеклянное пресс-папье" и уничтоженные следы истории

Как реликт прошлой эпохи, стеклянное пресс-папье своей "старинной" природой непосредственно связано с "историей" до основания Океании и объективными реалиями того периода. Таким образом, пресс-папье представляет собой часть исторической правды. Его уничтоженные и переплавленные собратья символизируют историческую правду, искаженную и стертую "Ангсоцем". После масштабной кампании по уничтожению старины, инициированной партией, материальных свидетельств исторической правды почти не осталось - "прошлое" сохранилось лишь в обрывочных воспоминаниях стариков. А память, как отмечал Пьер Нора, "в современную эпоху отделилась от истории" ^[16]. Функция истории перестала быть поиском истины или извлечением уроков, превратившись в инструмент легитимации власти.

Морис Хальбвахс также считал, что память - не просто индивидуальные фрагментарные свидетельства о прошлом, а социально конструируемый современностью инструмент реконструкции ^[17]. Для утверждения легитимности своего правления в Океании "Ангсоц" не только уничтожал исторические артефакты и правду, символизируемые пресс-папье, но и создавал такие учреждения, как "Отдел записей". Посредством фальсифицированных школьных учебников истории ^{[4, с. 5]}, "коррекции" прежних документов для их соответствия как фактам, так и "непогрешимости партии" ^{[4, с. 76]}, партия переписала историю Океании. Это убедило народ, что до установления нынешнего режима люди жили в хаосе и насилии, создав образ "Ангсоца" как спасителя и связав партию с понятием "счастливой жизни". Такое восприятие, проникнув в массовое сознание, на подсознательном уровне отождествило свержение "Ангсоца" с возвратом к "темным временам". Одновременно с установлением легитимности, через манипуляцию памятью "Ангсоц" осуществлял психологический террор, укрепляя свою власть над Океанией.

Уинстон, как сотрудник Отдела записей "Океании", живший еще до установления власти "Ангсоца", благодаря этому двойному статусу не только прекрасно знал историческую правду, но и понимал, как "исправлялись" недавние события и правительственные указы. Это делало его более чувствительным к личным воспоминаниям, чем других. Случайно найденные старые газеты и другие забытые уничтожить документы, противоречащие текущей пропаганде ^{[4, с. 82]}, периодически вызывали у него сомнения в партийной информации.

Когда он ощутил бессилие от невозможности найти в окружающей действительности ни единого свидетельства недавних событий, не искаженного волей "Ангсоца", в нем зародилось - или укрепилось - желание искать предметы, которые могли бы подтвердить его детские воспоминания. Первым найденным им точным соответствием воспоминаниям стал стеклянный пресс-папье, который он сразу заметил в лавке мистера Чаррингтона.

Можно сказать, что пресс-папье, "дыры забвения" и "Министерство правды" (Minitrue) образуют три уровня, отражающие системность подхода "Ангсоца" к реконструкции исторического нарратива, демонстрируя читателю различные уровни фальсификации истории. Кроме того, пресс-папье как предмет повседневного обихода вызывает у читателя чувство узнавания, облегчая сопереживание всему, что оно символизирует, и усиливая подсознательный ужас перед тоталитаризмом.

"Стеклянное пресс-папье" и отчуждённая личная память

Уничтожение артефактов прошлого, исторических документов и возможностей сравнения представляло собой методы "Ангсоца" по манипуляции объективной реальностью. Параллельно партия лишала людей их памяти для легитимации своей власти. Память Уинстона служит у Оруэлла движущей силой сюжета, а стеклянное пресс-папье становится катализатором его пробуждающихся воспоминаний о "старых временах" - поиска материальных свидетельств, попыток восстановить историческую правду и надежды использовать "истину" для разрушения ложной исторической конструкции партии, и даже подрыва легитимности "Ангсоца"^{[4, с. 81]}.

В исследованиях "1984" традиционно акцентируется "телесное сопротивление" тоталитаризму ^{[4, с. 157]}. Однако существует и другая форма сопротивления, пронизывающая весь роман - личная память Уинстона как инструмент противостояния дискурсу "Ангсоца". В большинстве случаев это сопротивление связано с физической близостью с Джулией. После того как Уинстон попался на удочку О'Брайена, каждое их свидание в комнате над магазином сопровождалось чтением "Теории и практики олигархического коллективизма" и присутствием стеклянного пресс-папье. Приманкой для Уинстона стало то, что содержание книги совпадало с его личными воспоминаниями - он находил в ней подтверждение своим изолированным воспоминаниям. Для него книга, как и пресс-папье, стала вещественным доказательством его памяти, временным убежищем от "всевидящего ока Старшего Брата" и ложного исторического нарратива "Ангсоца". Можно сказать, что с момента появления книга образует с пресс-папье единый символический комплекс, олицетворяющий попытку Уинстона использовать правду личной памяти для разрушения лживой истории, навязанной жителям Океании.

Сам статус пресс-папье как "последнего уцелевшего реликта" предвещает неизбежный провал сопротивления Уинстона - разрозненные воспоминания не могут сформировать целостный исторический нарратив. После основания "Океании" "Ангсоц" уничтожил большинство бывших революционных лидеров по обвинениям в контрреволюции или измене. Бежавший Гольдштейн и оставшиеся Джонс, Аронсон и Резерфорд ^{[4, с. 81]} позже стали объектами "Недели ненависти" - гениального хода партии для перенаправления народного недовольства экономическими, классовыми и другими проблемами. Как и стеклянное пресс-папье, эти трое были "реликтами древнего мира, последними образцами былой партийной славы". Их воспоминания могли подтвердить и поддержать память Уинстона, но вездесущая мыслеполиция и всеобщая слежка делали невозможным даже разговор в кафе "Каштан". Вскоре все трое "предателей" бесследно исчезли. Старик в пабе, выкрикивавший "пинту", хранил в памяти о "прошлой эпохе" лишь "кучу бесполезного хлама" ^{[4, с. 91-96]}. Все документы были переписаны, новые системы мер разорвали возможность сравнений. Уинстон не мог найти в обществе никого, чья память резонировала бы с его собственной - ни единого человека, помнившего "прошлую эпоху", не говоря уже о возможности сформировать целостный исторический нарратив, способный опровергнуть пропаганду "Ангсоца".

Разрушение стеклянного пресс-папье предвещает конечную капитуляцию Уинстона перед тоталитарным режимом и его успешную "перековку", символизируя завершение работы "Ангсоца" по фальсификации истории. Арест, допросы и "преображение" Уинстона становятся актом уничтожения последних следов "реликтов старого мира". Как заявляет О'Брайен: "Ты - последний человек... Твой род прекратился. Мы - наследники" ('You are the last man,' said O'Brien.) ^{[4, с. 283]}. "Последний человек" был перевоспитан - через тотальный надзор, уничтожение и реконструкцию истории "Ангсоц" завершил идеологический контроль, укрепив легитимность тоталитарного правления. Отрицание дореволюционного прошлого стало необходимым шагом для нового порядка, где все "старое" должно было исчезнуть, включая саму память о нем.

Заключение

"Ангсоц" прилагал огромные усилия для укрепления своей власти путем устранения инакомыслящих - фактически весь роман вращается вокруг этой цели. Фальсификация истории для легитимации режима, уничтожение человечности и моральных устоев ради стабильности - всё это лишь средства для искоренения инакомыслия. Стеклянное пресс-папье как случайно уцелевший реликт "прошлой эпохи" представляет собой аномалию в историческом нарративе партии. Без него отдельные воспоминания не могли бы доказать существование альтернативной реальности - подобно "нелюдям", исчезнувшим в небытие, чьи заслуги и ошибки были стерты, а свидетели их существования запуганы до молчания. Если "прозрачность" пресс-папье символизирует всепроникающий надзор "Ангсоца", то его "хрупкость" олицетворяет уязвимость каждой личности перед тоталитарной машиной - готовность в любой момент лишиться идентичности, голоса и самой жизни.

Жители "Океании" не добровольно становились хрупкими как стекло - тоталитаризм "Ангсоца" был искусственно создан через: 1) изоляцию индивидов и разрушение социальных связей; 2) лишение индивидуальности. Всеобщая слежка и атмосфера страха, где каждый может оказаться мыслеполицейским, разрушили базовое доверие между людьми. Общество распалось на атомизированных индивидов - подобно кораллам, оторванным от рифа, они стали электронами в свободном состоянии, столь же беззащитными перед режимом, как и пресс-папье. Как отмечала Ханна Арендт: "Изолированный индивид может сохранить себя лишь в рамках всеобъемлющего порядка, иначе он рискует вновь исчезнуть в массе" ^{[18, с. 9]}.

Под властью "Ангсоца" люди утратили право на свободное существование, став всего лишь "датчиками" в системе наблюдения - неотличимыми от "телеэкранов", фиксирующих признаки "мыслепреступления". Для партийной элиты рядовые члены и пролетарии - всего лишь расходный материал, отношения "вещи и хозяина". В антиутопии Оруэлла человек дегуманизируется до бесчувственного объекта.

Пресс-папье как "последний уцелевший артефакт" - досадный промах в кампании по уничтожению прошлого. Подтверждая воспоминания Уинстона, оно косвенно подтолкнуло его к сопротивлению. В этой миниатюре он бессознательно воплотил всё прекрасное из прошлого и всё утраченное в настоящем. Хотя оно не доминирует в повествовании, его судьба символизирует участь всех персонажей: разрушение предвещает не только крах личности Уинстона и тщетность индивидуального бунта, но и неизбежность исчезновения правды, идентичности и человеческих чувств в тоталитарном обществе - что полностью реализуется в описанном в "Приложении" будущем.

Через этот образ Оруэлл раскрывает пять аспектов тоталитаризма: 1) уничтожение человечности; 2) разрушение морали; 3) фальсификация истории; 4) контроль сознания; 5) подавление индивидуальности. История пресс-папье показывает тщетность сопротивления отдельного человека, предупреждая об абсурдности и ужасе тоталитаризма. Пророчество Оруэлла, основанное на реалиях послевоенного мира с его технологическим прогрессом и милитаризацией науки, сохраняет актуальность и в демократическом XXI веке как предостережение против тоталитаризма в современных одеждах.