Аналитическая юриспруденция первого этапа: приверженность эмпиризму и родовидовой способ определений

Митрохин Сергей Сергеевич аспирант, Санкт-Петербургский государственный университет 199034, Россия, г. Санкт-Петербург, наб. Университетская, 7-9 Mitrokhin Sergey Sergeevich Postgraduate, Department Theory and History of State and Law, St. Petersburg State University 199034, Russia, Saint Petersburg, nab. University, 7-9 mitrokhs@yandex.ru Другие публикации этого автора

Введение

В теории права принято обособлять два этапа развития аналитической юриспруденции. Вместе с тем ни один из ее этапов не представляет собой какую-либо содержательную теорию в ней могут находить свое отражения исследования разнообразных концепций права, если они остаются в ее очерченных границах ^[1]. Однако насколько аналогичный тезис справедлив для методологии аналитической юриспруденции первого этапа?

Новаторский способ И. Бентама

Как известно, Бентам предложил новаторскую для своего времени методологию обращения с юридическими понятиями. В ее основе английским мыслителем было заложено два, на его взгляд, взаимосвязанных тезиса. Согласно первому, юридические понятия представляют собой именование вымышленных сущностей. Согласно второму, для анализа таких понятий (сущностей) должна использоваться особая методология ­­–­­­­­­­­­­­­­­ парафраз.

Бентам предложил классификацию сущностей, среди которой свое место нашла дифференциация реальных и фиктивных сущностей ^{[2, p. 195]}. Термин «реальная сущность» не должен создавать впечатление, что речь идет сугубо о материальных объектах. Помимо них (тел) к реальным сущностям, согласно Бентаму, относятся ощущения и идеи ^{[2, p. 195]}. В качестве объяснения данного перечня английский мыслитель указывал, что ощущения и идеи являются не менее реальным в том смысле, что у тел не существует каких-либо свойств, свидетельствующих об их реальности, за исключением твердости и постоянства, какие бы отсутствовали у идей и ощущений ^{[2, p. 195]}. Вместе с тем, по мнению Бентама, нет никаких оснований для ограничения области реальности посредством указанных отличительных черт.

Фиктивные сущности, напротив, Бентам трактовал как не имеющее своего выражения в реальности. Продолжая традицию номинализма ^{[3, с. 59-60]}, Бентам писал, что фиктивная сущность – это сущность, грамматическая форма которой, используемая в дискурсе, приписывает существование, однако в действительности такой сущности не может быть приписано существование ^{[2, p. 197]}. По своей природе, согласно Бентаму, фиктивные сущности являются не более чем лингвистическими конструкциями. Английский мыслитель прямо указывал, что фиктивные сущности обязаны своим существованием только языку ^{[2, p. 198]}. Следовательно, их существование в реальности невозможно, а все рассуждения о них сводятся к рассуждениям об их именах. Таким образом, фиктивная сущность, по своей сути, отождествляется с именем фиктивной сущности ^{[2, p. 199]}.

Согласно Бентаму, каждая фиктивная сущность, во-первых, имеет некую связь с реальной сущностью, во-вторых, для ее анализа необходима экспликация такой связи. Сам английский мыслитель формулировал это так, что каждая фиктивная сущность имеет некое отношение к какой-либо реальной сущности, и она может быть понята не иначе, чем в той мере, в какой эта связь воспринимается, в той мере, в какой мы получаем представление об этой связи ^{[2, p. 197]}. В соответствии с воззрениями Бентама надлежащим способом прояснения такой связи, является парафраз (paraphrasis). Так, Бентам прямо указывал, что парафраз – это единственный полезный способ изложения, когда выражаемое, являясь именем вымышленной сущности, не имеет общего рода ^{[2, p. 246]}. Вместе с тем английский мыслитель отмечал: «Обычный метод определения – метод per genus et differentiam, как его называют логики, – во многих случаях совсем не подходит для этой цели (объяснения фиктивных сущностей). Среди абстрактных терминов [сам Бентам в указанном случае называет термины «абстрактными» («abstract»), вместе с тем, очевидно, что в данном контексте под ними он подразумевает фиктивные сущности] мы быстро находим такие, у которых нет высшего рода. Определение per genus et differentiam, применяемое к ним, очевидно, не может продвинуться вперед: оно должно либо остановиться, либо повернуть назад, так сказать, на себя, в циркуляцию или повторение» ^{[4, p. 495]}. В этом смысле некоторые фиктивные сущности вообще не имеют высшего рода, другие, у которых возможно выявить род, не могут быть определены классическим методом, исходя из того, что такие определения останутся непроясненными ^{[5, p. 343]}.

По мнению Бентама, абсолютное большинство юридических понятий представляет собой фиктивные сущности ^{[6, p. 57]}. Как пишет А. Н. Остроух: «Опираясь на учение о реальных и фиктивных сущностях, Бентам признает право фиктивной сущностью, т.е. чем-то несуществующим, не встречающимся в объективном мире» ^{[7, с. 223]}. Следовательно, к таким понятиям не могут применяться классические родовидовые определения, а надлежащим способом их объяснения является парафраз. Технически парафраз представляет собой изложение, где суждение, в котором субъектом выступает фиктивная сущность, превращается в суждение, в котором субъект – реальная сущность ^{[2, p. 246]}. Таким образом, вместо определения одного конкретного слова Бентам предлагал переконструировать целые предложения. «Можно сказать, что слово, – писал английский мыслитель, – излагается путем парафраза, когда не оно одно переводится в другие слова, а целое предложение, частью которого оно является, переводится в другое предложение ^{[6, p. 57]}.

Родовидовой способ определений Дж. Остина

Вместе с тем такое новаторское обращение с юридическими понятиями не нашло своего отражения в трудах Остина. А. Хэлпин, исследуя методологию, которую использовал основатель аналитической юриспруденции, выдвинул следующие взаимосвязанные тезисы. Согласно первому, у Остина не было какого-то исключительного методологического приема, который мог бы быть отличительной чертой аналитический юриспруденции. Согласно второму, Остин перманентно использовал давно известный родовидовой способ определения юридических понятий ^{[8, p. 1]}.

Демонстрируя логико-семантическую структуру родовидовых определений, В. В. Оглезнев пишет: «В определениях через род и видовое отличие Dfd отличается от предметов некоторой области (она при этом явно указывается в определении – род) посредством описания специфических свойств Dfd, фиксируемых в Dfn (видовое отличие)» ^{[9, c. 79]}. Вместе с тем Остин выразил определение позитивного права в несколько иной форме. Он писал: «Каждый позитивный закон или каждый закон, именуемый так просто и объективно, устанавливается прямо или косвенно суверенным лицом или органом, для члена или членов независимого политического общества, в котором это лицо или орган является суверенным или верховным. Или (иными словами) он устанавливается, непосредственно или косвенно, монархом или суверенным органом для лица или лиц, находящихся в состоянии подчинения его автору» ^{[10, c. 335]}. Исходя из этого, тезис Хэлпина о приверженности Остина родовидовому способу определений, как минимум применительно к основополагающему для юриспруденции понятию «право», на первый взгляд кажется не совсем корректным. Однако следует более внимательно рассмотреть процесс конструирования указанного определения.

Конституирующем элементом в процессе определения понятия права у английского юриста выступило указание на понятие команды. Остин отмечал: «Всякий закон или правило (понятые в наиболее широком значении, которое можно придать рассматриваемому термину надлежащим образом) представляют собой команду. Или, скорее, законы или правила, называемые так надлежащим образом, выступают разновидностью команд» ^{[10, c. 87]}. В этом смысле, очевидно, команда предстает в качестве рода.

Вместе с тем дальнейшие шаги английского юриста – это работа по уточнению видовых отличий, во-первых, для закона (“law”), который Остин называет законом в надлежащем смысле, во-вторых, для позитивного права. Лаконично данную деятельность можно реконструировать следующим образом.

Команды, согласно Остину, могут быть единичными (конкретными) и общими. Законы, по его мнению, относятся ко вторым ^{[10, c. 93-98]}. Вместе с тем, по логике английского юриста, по происхождению законы разделяются на божественные и человеческие. Он отмечал, что «без расширения за счет метафоры или аналогии, термин “право” охватывает следующие объекты: законы, установленные Богом для человеческих созданий, и законы, установленные людьми для людей» ^{[10, c. 84]}. Далее Остин разделил человеческие законы на установленные лицами, обладающими политическим превосходством, и те, которые устанавливаются людьми, не обладающими политическим превосходством ^{[10, c. 84-85]}. К первым, в соответствии с его воззрениями, относится позитивное право, ко вторым – позитивная мораль ^{[10, c. 203-204]}.

Как хорошо заметно, Остин перманентно обращался к роду, а затем демонстрировал видовые отличия определяемых понятий. Итогом таких операций стало определение позитивного права, представленное выше. Вместе с тем его достаточно легко представить и в классической для родовидовых определений форме. Так, вооружившись логикой Остина, можно определить, что позитивное право – это человеческий закон, который устанавливается прямо или косвенно суверенным лицом или органом, для члена или членов независимого политического общества, в котором это лицо или орган является суверенным или верховным.

Вместе с тем следует особо отметь, что с точки зрения логико-семантической структуры в указанном определении ближайшим родом в строгом смысле выступает не команда, а человеческий закон. Однако иные ключевые понятия для содержательной части теории Остина, которыми являются санкция и обязанность, проистекают как раз от значения понятия команды. По мнению английского юриста, это значение содержит следующие составляющие: «1. Желание, осмысленное одним разумным существом относительно того, что другому разумному существу следует совершить некое действие или воздержаться от его совершения. 2. Зло, исходящее от первого и претерпеваемое вторым, если последний не исполняет соответствующего желания. 3. Выражение или намек на желание и с помощью слов или других знаков» ^{[10, c. 92]}. И именно таким образом, согласно Остину, образуется взаимосвязь между командой, обязанностью и санкцией, которая распространяется и на позитивное право.

Используя указанный способ в процессе конструирования определения понятия права, Остин, естественно, столкнулся с достаточно понятными трудностями. Во-первых, для определения понятия команды английский мыслитель был вынужден определять его видовые отличия и род. Остин прямо указывал, что «команда – это обозначения желания» ^{[10, c. 88]}. Он также дополнял, что «команда отличается от других выражений желания той особенностью, что сторона, на которую она направлена, может подвергнуться злу с другой стороны, если первая не исполнит данное желание» ^{[10, c. 88]}. Однако сложно утверждать, что само «желание» является настолько проясненным и понятным, что позволяет исчерпывающе определить «команду». Остин, по всей видимости, и сам осознавал то, что родовое понятие может оставаться недостаточно определенным. В связи с этим английский юрист писал: «Термины, которые являются наиболее широкими и, следовательно, наиболее простыми в рассматриваемом ряду, не имеют равнозначных выражений, к которым мы можем свести их кратким образом. И когда мы пытаемся дать им определение или перевести их в термины, которые, как мы полагаем, более понятны, мы вынуждены прибегать к неловким и утомительным околичностям» ^{[10, c. 88]}. Вместе с тем сам Остин не предложил какого-либо иного способа определения соответствующих понятий.

Во-вторых, определение права, предложенное основателем аналитической юриспруденции, не смогло охватить все формы позитивного права. Понимая то, что не все позитивное право представляет собой команды, Остин, например, отмечал что «единственные законы, которые не имеют повелительного характера [и которые относятся к предмету юриспруденции], таковы: 1. деклараторные законы, или законы, объясняющие значение существующего положительного права; 2. законы, аннулирующие или лишающие действительности существующее положительное право; 3. несовершенные законы, или законы несовершенной обязанности (в том смысле, в каком это выражение употребляется римскими юристами)» ^{[10, c. 108]}.

Таким образом, второй тезис Хэлпина оказывается верным. Остин действительно использовал родовидовой способ определения понятий, что сопровождалось соответствующими трудностями. Вместе с тем английский мыслитель, и в целом был непоследователен в вопросах значения. Так, Остин придавал особую важность выявлению значения юридических понятий ^{[10, c. 446]}. При этом он, например, указывал, что юридические понятия, особенно те, которые он считал основными для юриспруденции, невозможно определить посредством формального и обычного способа ^{[10, c. 446]}. Однако фактически английский юрист представлял надлежащий способ выявления значения таких понятий также в виде конструирования родовидовых определений. «Но для того, чтобы разграничить различные классы законов, необходимо действовать следующим образом: сперва показать сходство между ними, а затем их специфические отличия; далее, указать, почему они подведены под общее выражение, а затем объяснить признаки, по которым они разграничиваются» ^{[10, 447]}, – писал Остин. Таким образом, основатель аналитической юриспруденции даже не был близок к созданию какого-либо особого метода определения юридических понятий.

Однако не следует гиперболизировать значимость конструирования определений в трудах Остина. Например, определение понятия права не являлось для основателя аналитической юриспруденции окончательной целью. Оно было необходимо для создания примерных границ предметной области юриспруденции. Остин прекрасно осознавал, что сконструированное им определение имеет недостатки. В связи с этим он указывал, что «определение позитивного закона, которое явно или молчаливо предполагается во всех предыдущих лекциях не является абсолютно полным и абсолютно точным определением» ^{[10, c. 429]}.

Вместе с тем одним из наиболее важных аспектов в работах Остина была попытка обоснования юриспруденции как дескриптивной науки. В этом смысле английский юрист задал методологии юридических исследований особые рамки, выражающиеся в сугубо безоценочной методологии. Такой «векторный» подход вполне справедлив, учитывая то, что проект юриспруденции Остина в наиболее репрезентативном виде необходимо рассматривать как «пролегомены к юриспруденции, фиксирующие ее предпосылки и определяющие ее предмет, предлагая ту призму, через которую должно быть сосредоточено внимание юриспруденции» ^{[11, c. 51]}.

При указанном ракурсе рассмотрения проекта аналитической юриспруденции гораздо важнее экспликация не конкретных методов, а более широкой перспективы. Одним из таких направлений для исследования может являться дифференциация рационализм/эмпиризм, позволяющая эксплицировать методологические рамки аналитической юриспруденции первого этапа.

Эмпирические рамки Дж. Остина

Состоятельность самого вопроса о философской приверженности Остина интуитивно может выглядеть сомнительной. Английский юрист общеизвестен как основатель юридического позитивизма. И, как было продемонстрировано выше, Остин, на самом деле, представил право в эмпирических терминах как человеческое творение.

Тем не менее указанная позиция выглядит не так убедительно, когда в трудах Остина, обнаруживается, как минимум, терминология, характерная для концептуальных суждений ^{[12, c. 74]}. Английский юрист писал: «Из принципов, понятий и разграничений, образующих предмет общей юриспруденции, некоторые могут быть сочтены необходимыми. Ибо мы не можем связным образом представить себе систему права (или систему права, развившуюся в утонченном сообществе, не рассматривая их в качестве его составных частей» ^{[10, c. 443]}. Не вступая в философские дискуссии ^{[13, 102-214]}, следует отметить, что, как хорошо известно, «необходимость», действительно, может являться индикатором приверженности рационализма ^{[12, c. 76-77]}.

Однако нельзя утверждать, что позиция, согласно которой Остин – фактически сторонник рационализма, а, следовательно, его суждения носят соответствующий характер, является маргинальной. Такая характеристика деятельности основателя аналитической юриспруденции имеет место как в отечественной теории права ^[14], так и в зарубежной ^[15]. Естественно, аргументация защитников Остина как рационалиста выходит за рамки терминологического использования «необходимости». Например, американский исследователь Уилфрид для доказательства рационалистического характера деятельности Остина приводит целый ряд аргументов. Они затрагивают различные аспекты проекта аналитической юриспруденции Остина, и в этом смысле могут рассматриваться как своеобразное обобщение доказательств указанной позиции в целом.

Один из аргументов американского исследователя связан с ключевым понятием учения Остина – сувереном. Уилфрид пишет, что неограниченные полномочия суверена в трактовке английского юриста являются не эмпирическим фактом, а концептуальной истиной, соответственно, обусловленной самим понятием суверена ^{[15, p. 91-92]}. Действительно, сам Остин, допускал, например, такие суждения, как: «Верховная власть, ограниченная позитивным правом, является явным терминологическим противоречием» ^{[10, c. 335]}. Вместе с тем он указывал, что суверен не может иметь правовых ограничений, исходя из сущности позитивного права, а также природы суверенитета и независимого общества ^{[10, c. 335]}. Следовательно, на первый взгляд, тезис американского юриста представляется вполне справедливым. Однако не менее очевидным видится то, что единственного суждения основателя аналитической юриспруденции в качестве подтверждения такого сильного тезиса явно недостаточно.

Если обратиться к понятиям, обусловливающим отсутствие правовых ограничений суверена в трактовке Остина, то можно отметить следующее. Английский юрист в свойственной для себя манере, но в очень лаконичном виде, попытался определить понятие суверенитета посредством родовидового способа. По его мнению, родом для указанного понятия выступает превосходство. Видовые отличия заключаются в том, что такое превосходство базируется на привычке повиновения (или подчинения) определенному руководителю (человеку или совокупности лиц), у которого, в свою очередь, отсутствует привычка повиновения кому-либо ^{[10, c. 276]}. В этом смысле в качестве представленных субъектов подразумеваются суверен и подданые, которые, соответственно, находятся в отношении подчинения первому вторых ^{[10, c. 277]}. Независимое политическое общество Остин определял как «политическое общество, состоящее из суверена и подданных, в отличие от политического общества, которое просто подчинено, то есть которое является лишь составной частью другого политического общества…» ^{[10, c. 277]}. Очевидно, что ничего из указанного, как минимум явно, не свидетельствует об a priori характере соответствующих понятий.

Однако при более детальном рассмотрении того, как английский мыслитель уточнял соответствующие понятия, можно обнаружить его нередкие обращения к эмпирическим фактам, что в свою очередь может свидетельствовать об эмпирической природе данных понятий. Так, например, в качестве независимого политического общества Остин указывал Англию, антиподом которой в определенном смысле являются дикие общества Новой Голландии ^{[10, c. 286]}. Сувереном в представлениях Остина выступал вполне конкретный властный субъект, например, монарх ^{[10, c. 200]}.

Вместе с тем, несмотря на отмеченное выше суждение Остина о терминологическом противоречии, при объяснении невозможности ограничения суверена позитивным правом английский юрист также обращался к эмпирической реальности. На примере Рима, Англии и Шотландии Остин попытался продемонстрировать, что при видимости законодательного ограничения суверена, на самом деле, его не происходило, так как соответствующие правила не являлись позитивным правом в надлежащем смысле ^{[10, c. 336-337]}.

Безусловно, из всего этого нельзя сделать строгий и однозначный вывод, что английский мыслитель при исследовании суверенитета эксплицитно использовал, например, свойственный для эмпирических исследований индуктивный метод. Следовательно, нельзя с полной уверенностью заявлять, что его теоретические конструкции выступают в качестве обобщения соответствующего опыта. Однако наверняка можно утверждать, что Остин видел необходимость в подтверждении своих суждений аргументами в виде эмпирических фактов. И эта необходимость, надо полагать, обусловлена его общей приверженностью эмпиризму.

Другой аргумент Уилфрида заключается в том, что понятия, принципы и разграничения, которые Остин обозначает как необходимые для развитой правовой системы, есть также не результат эмпирического исследования, а знание a priori ^{[15, p. 92]}.

Действительно, с точки зрения Остина невозможно представить развитую правовую систему, в частности, без следующих теоретических феноменов:

1) ряда понятий, например, обязанности, субъективного права, свободы, вреда, возмещения и др.;

2) разграничения между писаным и неписаным правом, а также разграничения между правом, исходящем от суверена, и правом, исходящем от подчиненного;

3) разграничения субъективного и объективного права;

4) разграничения внутри права собственности;

5) разграничения обязательств, возникших из договора, и обязательств, возникших из причинения вреда;

6) разграничения деликтов и преступлений ^{[10, c. 444]}.

Вместе с тем английский юрист выделял также и те понятия, принципы и разграничения, которые не являются необходимыми, но имеют широкое распространение в развитых правовых системах ^{[10, c. 444-445]}. И, вполне возможно предположить, что если принять позицию Уилфрида, то их было бы можно рассматривать в ракурсе контингентности. В качестве примера одной из таких теоретических конструкций Остин называет «разграничение права на “jus personarum” и “jus rerum”» ^{[10, c. 445]}.

C учетом указанного разделения, еще сильнее создается впечатление, что в трактовке Остина первые из отмеченных понятий, принципов и разграничений являются знанием a priori. Однако следует обратить особое внимание на следующие аспекты научного творчества английского мыслителя. Когда Остин помещал указанные понятия, принципы и разграничения в контекст предмета общей юриспруденции, он вновь обращался к эмпирическим фактам. Остин был убежден, что для формулирования указанных теоретических феноменов вполне достаточно исследовать труды римских юристов, решения английских судов, а также французский и прусский кодексы. Следовательно, позиция основателя аналитической юриспруденции о соответствующих теоретических конструкциях основывается не на знании a priori, а на исследовании эмпирической реальности. На это же обращал внимание выдающийся логик и сторонник эмпиризма Дж. Ст. Милль. Характеризуя соответствующие понятия, он писал: «Эти понятия не существуют заранее, они являются результатом абстрагирования и возникают, как только осуществляется попытка взглянуть на любой свод законов в целом, или сравнить одну его часть с другой, либо рассмотреть людей и факты жизни с юридической точки зрения» ^{[16, p. 170]}.

Таким образом, выглядит очевидным, что умозаключение о необходимости таких понятий, принципов и разграничений является результатом индукции. Следовательно, оно не только эмпирическое, но и некорректное с точки зрения логики.

Следующий аргумент, который приводит Уилфрид, в обобщенном виде заключается в том, что Остин восхищался «геометрическим методом» и сам его использовал ^{[15, 92-93]}.

В своих трудах английский мыслитель, действительно, положительно отзывался о попытках исследования Т. Гоббсом и Дж. Локком этики посредством «геометрического метода» ^{[10, c. 155-156]}. Однако Уилфрид упускает контекст, в котором Остин выражал свое восхищение. Если обратиться к рассуждениям основателя аналитической юриспруденции, то можно заметить следующее. Во-первых, Остин видел в указанном методе беспристрастность исследователей от корыстных целей ^{[10, c. 154-156]}. Основатель аналитической юриспруденции замечал, что этические исследования зачастую направлены на оправдание какого-либо положения в обществе для получения собственной выгоды ^{[10, c. 152-154]}. Во-вторых, использование «геометрического метода», по мнению Остина, было нацелено на точное определение терминов. Так, английский юрист писал: «Они [авторы, которые будут использовать указанный метод. – С. М.] освоят искусство и приобретут привычку определять свои основные термины; твердо придерживаться значений, которые названы определениями; тщательно исследовать и четко формулировать свои предпосылки; и выводить следствия своих предпосылок с логической строгостью. Не отвергая приукрашиваний, которые могли бы встретиться им на пути, единственные достоинства стиля, к которым они бы стремились, – это точность, ясность и лаконичность; первое – совершенно необходимо для успешного проведения исследования, тогда как другие позволяют читателю с уверенностью уловить смысл и избавляют его от ненужной усталости» ^{[10, c. 155]}. Остин, действительно, пытался решать схожие задачи. Однако из этого не следует, что он использовал указанный метод.

Суть «геометрического метода» в юридических исследованиях наглядно демонстрирует отечественный исследователь Е. В. Тимошина. Она пишет: «Последовательность интеллектуальных операций, предполагаемых декартовским методом [как известно, именно Р. Декарт обосновывал состоятельность данного метода. – С. М.], воспроизводится в методологических схемах обоснования естественного права в классическом юснатурализме. Мыслительные операции сводятся к усмотрению путем интеллектуальной интуиции очевидных аксиоматических положений, из которых путем дедукции выводятся последующие утверждения, составляющие содержание знания» ^{[17, c. 71]}. Однако, с учетом изложенного выше о природе юридических понятий Остина, выглядит очевидным, что подобные интеллектуальные операции не находят отражения в его деятельности.

Уилфрид предлагает еще два аргумента в защиту своего тезиса. Первый из них сводится к тому, что Остин не приводит эмпирических подтверждений определению права как команды [15 p. 94]. Второй – заключается в том, что английский юрист указывал на необходимость демонстрации правовой системы как «органического целого» ^{[15, p. 94]}.

Однако ни один из них не выглядит убедительным. Родовидовой способ определений сам по себе не свидетельствует о направленности исследования в рамках дифференциации эмпиризм/рационализм. Нет ничего противоречащего эмпиризму в использовании данного способа при определении понятий, полученных на основе опыта. Также нет ничего несовместимого с эмпиризмом в систематизации данных понятий. Если под «органической» понимать ту систему, которая может создавать право только посредством логических рассуждений, то Харт уже наглядно продемонстрировал, что Остин не придерживался данной позиции ^{[18, c. 253]}.

Таким образом, все аргументы, приведенные Уилфридом, не достигают своей цели. Нет никаких серьезных оснований для того, чтобы отнести научное творчество Остина к рационалистическому направлению. В действительности английский юрист повел аналитическую юриспруденции по эмпирическому пути. Вместе с тем в его деятельности не возникает существенного противоречия между формально-логическом и эмпирическим/индуктивным измерениями ^{[19, 27-28]}, так как на высоком уровне теоретизирования логической обработке подвергаются понятия, абстрагированные от эмпирического материала.

По эмпирическому направлению пошел и главный последователь Остина. Холланд также указывал на эмпирический характер исследуемых понятий. В этом смысле научное творчество Холланда, как и его предшественника, было нацелено на исследование понятий, которые выступают абстракциями от индуктивно собранного эмпирического материала. В связи с этим А. М. Михайлов справедливо замечает: «Формальная юриспруденция как наука возможна потому, что в законах каждого государства содержится общий элемент, существование которого обусловлено сходствами в объекте правового регулирования» ^{[20, 68]}. Вместе с тем сам Холланд прямо указывал, что юриспруденция не является наукой о правовых отношениях a priori, она основывается на знаниях a posteriori, исследуя отношения, опосредованные фактическим позитивном правом ^{[21, p. 12]}.

В трудах последователя Остина не нашел своего отражения и утонченный способ определения юридических понятий, на котором настаивал Бентам. Способ определения права Холланда несколько отличался по содержанию, но не по форме, от того, что осуществлял Остин. Холланд писал, что первый шаг, который необходимо сделать для прояснения надлежащего значения понятия права, заключается в том, чтобы отделить его от метафорического использования в естественных науках ^{[21, p. 19]}. Следующий шаг, который предпринял английский юрист состоял в разграничении наук, в которых право понимается как правило. Идея Холланда заключалась в том, что различия в значении права обусловлены спецификой соответствующих областей научного знания ^{[21, p. 26-27]}. Затем английский мыслитель, подобно Остину, продемонстрировал правила, установленные властью, среди которых свое отражение нашли правила, установленные Богом и людьми ^{[21, p. 40-41]}. Право в юридическом смысле, Холланд, естественно, отнес ко второму виду. Как итог, при определении права английский мыслитель пришел к классической для родовидового способа определения форме, в которой в качестве рода выступили общие правила внешнего человеческого поведения, а видового отличия – обеспечение их соблюдения суверенной политической властью ^{[21, p. 41-42]}.

Таким образом, учитывая то, что именно Холланд популяризировал аналитическую юриспруденцию, можно заключить, что эмпиризм ^{[22, p. 23]} и традиционный способ определения юридических понятий твердо закрепился и получил свое широкое распространение в аналитической юриспруденции первого этапа ^{[22, p. 142-143]}. Следовательно, после своего окончательного формирования аналитическая юриспруденция рассматриваемого периода в широком методологическом аспекте была достаточна едина.